Баллада о Язычнике. В вековечной глуши, где шумит и вздыхает бор,
Старый воин решил отдохнуть и развел свой костер.
Он сидел неподвижно, и в пляске огня и ветвей
Он как будто опять видел кровь и бесчинства князей...
Ими вертят чернявые греки-попы, как хотят,
На своих же, на Русских, гоня за отрядом отряд,
Разоряют селенья, как будто лютейшим врагам,
Тем, кто верен остался прадедовским старым богам.
И пощады не жди, и о милости их не проси:
Нету Правды отныне на некогда светлой Руси!
Лишь в лесах схоронившись, возможно меча избежать -
Жить в землянках, да волю безумных князей проклинать.
Воин сжал рукоять - меч прошел не одну с ним войну...
И услышал он глас, из чащобы взывавший к нему:
"Из восточных степей, от далекой китайской стены,
Мчатся конные тысячи дикой татарской орды.
Не сегодня, так завтра пойдут они Русь разорять -
Выходи, Русский Воин, свой край от врага отстоять!"
И со злостью воин задвинул в ножны свой меч:
"Мне ль князей, да бояр, да попов ты прикажешь беречь?
Где та Русь, что когда-то отец наказал мне хранить?
Ее греческий Бог до татар уж успел разорить!
Сожжены города и зарублены наши волхвы,
Непокорного кривде клеймят, как слугу Сатаны,
Красоту наших жен, наши песни и славу побед
Объявили грехом и пороком - Руси больше нет!"
Но ему возразил из чащобы стенающей глас:
"Русь жива, ведь Дух Русский покуда еще не угас!
Синеглазое племя однажды поднимет свой меч:
Не родившихся воинов должен ты ныне сберечь -
И коль Русская Кровь в поколениях будет жива,
Русь поднимется снова, отвергнув обманы Христа!"
Не ответил чудесному гласу язычник тогда.
Погасил он костер, подозвал он свистом коня,
Облачился в доспехи, на голову шлем он надел,
И помчался к Восходу, где первый луч Солнца затлел...
В стольном Киеве воинов спрашивал киевский князь:
"И откуда в вас сила и доблесть такая взялась?
Ведь никто прежде вас не сумел тех татар одолеть,
Коль встречались мы с ними, так всякий сулил себе смерть!"
Воевода ответил: "То страшная битва была:
кого меч пощадил, того вражья сразила стрела.
Уж прощались мы с жизнью, и кровь застилала глаза...
Но нежданная помощь из леса тогда к нам пришла!
Некий витязь отважный из чащи помчался вперед:
Его взор так сиял, как сияет мерцающий лед.
С громким кличем "Ура!" он врубился во вражьи ряды -
Кто вставал на пути, ни один не сносил головы.
И тогда мы, забыв про усталость, про раны и боль,
В бой помчались - нас витязь тот вел за собой.
И бежали татары, кибитки свои побросав -
Басурманская кровь застывала на наших клинках...
Но когда их остаток вдали бесследно пропал,
Тот таинственный воин мертвым на землю упал.
От полученной раны, сражаясь, он кровью истек,
Не узнали мы, кто он - шагнувший за смерти порог!
Ради нашей победы пожертвовал воин собой."
"Кто же он?" - князь промолвил - "Должно быть, великий святой?"
Воевода ответил: "Не знаю таких я святых,
И не слышал я прежде о воинах о таких.
Но сиял на щите его красный изломанный крест,
И когда он упал, то заплакала чаща окрест.
Он, бывало, врагам по три головы сразу срубал...
И - прости меня, князь! - но к Перуну в бою он взывал."
Помрачнел князь, и долго он молча сидел,
И невидящим взором на крест над дверями глядел...
И промолвил: "Отныне вы так вспоминайте тот бой:
Мол, пришел на подмогу в бою к вам Егорий святой.
Мол, на небо вознесся он после, а не погиб,
И, мол, видели вы, как над шлемом сиял его нимб!"
...Там, где вечно бегут в неизвестность стада облаков,
Выше сосен столетних, и выше горных снегов,
По туманам, по радуге, будто бы по земле,
Ехал воин славянский на верном красавце - коне.
Ехал в синюю Сваргу, в небесную светлую Русь...
Но терзала героя земная и плотская грусть:
Как он сможет в Раю пировать и славить Богов,
Если там, на земле, льется красная Русская Кровь?
И воскликнул он: "Боги! Назад отпустите меня!
Мне напиток Бессмертия горек, коль стонет Родная Земля!
Молодильные яблоки черствы, и Вечность - не радость, а боль,
Коль на Русских идут басурмане с огнем и войной,
Коли рыцари - псы разоряют и губят славян,
Коли Правда и Честь уж неведомы нашим князьям!"
Грянул гром - взор героя неведомый свет вдруг затмил...
...А потом он проснулся в своей колыбели, и мать склонилась над ним
